Сказки Эли Бородэрла

После обеда
С сыном Федей
Мы кормим птиц у кафе «Изумрудный город» -
Булочными
Или пирожковыми
Или расстегаечными крошками.
Собираются всегда три птичьих народа -
Ленивые глуповатые голуби,
Шустрые хитроглазые воробьи,
И хриплые нахальные вороны.
Их мы называем «бомбанды».
Потому что они – как бомбандировщики -
Пикируют на крошки с высоких берёз,
С резким хищным краком,
Распугивая весь остальной птичий люд.
Голуби – неспешно переваливаются с лапки на лапку
Воркующей гортанной толпой
И клюют то, что могут склевать.
А воробьи – о, воробьи!
Крошечные герои молниеносных полётов!
Стремительные буревестники дворов и крыш!
Росчерки взъерошенных перьев по бумаге предвечернего воздуха.
Они выхватывают из под носа голубей,
А то и ворон –
Кусок пирожка в два-три раза больший,
Чем собственная голова.
И медленно, но гордо
Взлетают куда-то ввысь
В свой укромный воробьиный небесный угол.

…

Это наш птичий театр.

Я вижу перед собой чашку чая.
А это не чашка – это настольное море.
А по морю плывёт чаинка.
Только это не чаинка – это корабль.
А в пепельнице – дымит папироса
Синим дымом с зажженного конца
И серым - с мундштука.
А это не папироса.
Это вулкан Попокатепетль.
И на корабле плывёт в далёкую страну храбрый капитан Ефим.
Он не боится дыма вулкана.
Он не боится кривого железного столба
Чайной ложечки.
Он ничего не боится.
Он – шкипер.
Привет тебе, о вольный бродяга
Неведомых потаённых кухонных просторов!
…

Жалко, что я не пью чай.
Эх, кофе, кофе….
Плыви, Ефим!

Бродил в лесу.
Был белок цирк и театр.
Они искали в шишках,
Упавших с кедров на тропинку,
Орехи. Но при этом –
Стремительным зигзагом
Тёмно-рыжих молний,
Свой исполняя тайный, древний танец
Носились, прыгали, смеялись, кувыркались,
Как Мир-Суснэ-Хумы Семи ручьёв.
…
Я шёл,
Ступая осторожно
По павших игл кедровому ковру.
Чу! Шишка! Целая!
В прозрачных праздничных пахучих каплях
Росы кедровых смол.
Вот это да! Ведь шишки отошли ещё в июле.
Сердечное спасибо за гостинец
Вам –
Мои ханты-мансийские холмы!
Я – рад.
…
Но – стр-р-р! Чак! Щщщак!
То треск в ветвях и щёлканье хвостом.
О, белки!
Мои летающие сёстры…
Вы – Калтащ-Эквы пихтовых небес.
Держите эту шишку! Вам – нужнее.
Вам – скоро с рыжего на серебристо-серый
Менять меха своих ершистых шуб.
Вам – заводить бельчат.
Чтоб вечно
Кедровой призрачной Вселенной искры,
Как Неба маяки,
Светить моей душе не перестали.
Ведь вы – Хранительницы Древних Песен Леса.
Пока они звучат – живёт наш мир.
Возьмите шишку, белки!
На здоровье!
…
И белки мне сказали: ПУМАЩИПА!

После обеда

С сыном Федей

Мы кормим птиц у кафе «Изумрудный город» -

Булочными

Или пирожковыми

Или расстегаевыми крошками.

Собираются всегда три птичьих народа -

Ленивые глуповатые голуби,

Шустрые хитроглазые воробьи,

И хриплые нахальные вороны.

Их мы называем «бомбанды».

Потому что они – как бомбандировщики -

Пикируют на крошки с высоких берёз,

С резким хищным краком,

Распугивая весь остальной птичий люд.

Голуби – неспешно переваливаются с лапки на лапку

Воркующей гортанной толпой

И клюют то, что могут склевать.

А воробьи – о, воробьи!

Крошечные герои молниеносных полётов!

Стремительные буревестники дворов и крыш!

Росчерки взъерошенных перьев по бумаге предвечернего воздуха.

Они выхватывают из под носа голубей,

А то и ворон –

Кусок пирожка в два-три раза больший,

Чем собственная голова.

И медленно, но гордо

Взлетают куда-то ввысь

В свой укромный воробьиный небесный угол.


…
Это наш птичий театр.

Я вижу перед собой чашку чая.
А это не чашка – это настольное море.
А по морю плывёт чаинка.
Только это не чаинка – это корабль.
А в пепельнице – дымит папироса
Синим дымом с зажженного конца
И серым с мундштука.
А это не папироса.
Это вулкан Попокатепетль.
И на корабле плывёт в далёкую страну храбрый капитан Ефим.
Он не боится дыма вулкана.
Он не боится кривого железного столба
Чайной ложечки.
Он ничего не боится.
Он – шкипер.
Привет тебе, о вольный бродяга
Неведомых потаённых кухонных просторов!
…
Жалко, что я не пью чай.
Эх, кофе, кофе….
Плыви, Ефим!

Из книги:
Борис Голдовский. История драматургии театра кукол, Москва, 2007

В 1936 году, будучи в Харькове, Введенский сотрудничал с Харьковским государственным театром кукол, где по просьбе режиссера В. Белоруссовой написал пьесу «Весёлые путешественники». Поэт продолжал работать в детской литературе, зарабатывал сочинением цирковых и эстрадных реприз, куплетов, миниатюр. В 1939 году Введенский написал эксцентричную пьесу «Елка у Ивановых». Тогда же пришел в Центральный театр кукол под руководством С. Образцова, чтобы предложить свою новую кукольную пьесу для взрослых «Концерт-варьете».
В то время Центральный театр кукол под руководством С. Образцова еще не играл спектаклей для взрослых, и Образцов попросил автора написать вариант этой пьесы для детей. Через короткое время пьеса была готова. Это была остроумная пародия на популярные концертные программы тех лет и их исполнителей, с множеством смешных кукольных номеров, трюков. Но так как в театре в то время шли репетиции другого спектакля («Ночь перед Рождеством»), постановку «Концерта-варьете» отложили.
Премьера «Ночи перед Рождеством» была сыграна Театром Образцова в июне 1941 года, затем началась Великая Отечественная война, и пьеса «Концерт-варьете» так и осталась в архиве театра. Но, видимо, идея А. Введенского о пародии на эстрадный концерт продолжала жить; После окончания войны С. Образцов создал «Необыкновенный концерт». В спектакле действовали не животные, как в пьесе Введенского, а люди. Например, вместо добродушного и самовлюбленного бегемота - Антона Многотонновича Толстокожева, появился Конферансье. Он был иным, произносил иной текст, но характеры этих персонажей — самоуверенных, самовлюбленных, «толстокожих», стиль поведения, ситуации, типажи были тождественны.
Вот, например, Толстокожев из пьесы Введенского играет с малышом-медвежонком, пока родители малыша - медведи-акробаты выступают на арене: «Сосунок иногда начинает кричать: уа-уа, и тогда Толстокожев качает его и говорит: бай-бай-бай, маме работать не мешай. ( Collapse )
Из пьесы А.Введенского «Концерт-варьете»:

Тут все необычайно
За ширмою у нас.
Тут может плакать чайник,
Смеяться – медный таз.

«Вступительная песенка для джаз-оркестра». Архив Музея ГАЦТК

Введенский А. Концерт-варьете // Театр чудес. 2001. № 0. С. 42.

Я вижу перед собой чашку чая.
А это не чашка – это настольное море.
А по морю плывёт чаинка.
Только это не чаинка – это корабль.
А в пепельнице – дымит папироса
Синим дымом с зажженного конца
И серым с мундштука.
А это не папироса.
Это вулкан Попокатепетль.
И на корабле плывёт в далёкую страну храбрый капитан Ефим.
Он не боится дыма вулкана.
Он не боится кривого железного столба
Чайной ложечки.
Он ничего не боится.
Он – шкипер.
Привет тебе, о вольный бродяга
Неведомых потаённых кухонных просторов!
…
Жалко, что я не пью чай.
Эх, кофе, кофе….
Плыви, Ефим!

В ночь читал «Три Толстяка». Нет, не сказку, известную всем, а пьесу, переработанную Юрием Карловичем, год спустя после её опубликования, в 1929-м году (а написана она была ещё в 1924-м). Для постановки в детских театрах. И что же вышло у «коллекционера метафор», безмерно радующегося празничности и торжественности слова «протуберанец»?
Вышел Олеша. Грустный и прекрасный сказочник, словами останавливающий время.
Когда продавец шаров влетает в окно кухни, на которой повара готовят Трём Толстякам огромнейший торт и плюхается прямо в его кремово-цукатную середину, знаете, что говорит Первый поварёнок?

-ОН ВЛЕТЕЛ, КАК ПЫЛИНКА, ПРЕДВЕЩАЮЩАЯ ПИСЬМО.



Многие сцены в пьесе – буквально предвещают А. Введенского с его чёрно-белой драматургией.

Повариха. Если бы я была поэтом, я бы сравнила тебя с лебедем.
Первый поварёнок. Если б я был прачкой, я сравнил бы тебя с горой мыльной пены…

…..
Продавец. Не надо меня есть. Я очень невкусный. Мокро. Что это? Крем? Я чувствую насморк. Я очень болезненный.
(Его уносят в обеденный зал). До свиданья. Я очень вежливый.

Это – совсем другое произведение. Запомните. Пьеса «Три Толстяка». Её надо внимательно читать. Потому что там фонари - как шары, наполненные ослепительным кипящим молоком.
Вот теперь – до свиданья. Я очень вежливый.