Когда ночью, при жёлто-синей луне с неба разлапистыми хлопьями, осторожно, словно о чём-то задумавшись, падает снег - время вокруг становится как медленное молоко.
Летит, летит в небе воздушный змей - Синий-синий, как утреннее море, Летит, летит высоко. А небо - белое, как молоко Полузабытого сна Из детства лесной глуши И одинокой души, В небе летящей сквозь времена, Поющей от звонкой пронзительной радости: «Х-э-э-э-э-э-э-э-эй!», Как этот Воздушный змей.
Был сон. Будто снег - это белый дракон. Проснулся. А за окном - Именно он. Сам белый-белый, как небесное молоко, Что льётся с неба в кофе земли легко. Хвост совсем не ершистый. Наоборот - пушистый. А глаза - светятся и смеются. Как праздничные январские блюдца. Вот он какой. Весёлый. Смешной. Давай-ка, дракон С тобою Шопотные песни Вместе Петь. Как будто я - Ёжик, А ты - Умка. Белый медведь!
А мне приснилась одуванчиковая планета, Которой на самом деле на свете, наверное, нету, Но там живут весёлые одуванчиковые люди, И катают своих одуванчиковых детей на одуванчиковом верблюде. А в одуванчиковом небе летают одуванчиковые кошки и мышки, И их кормят с руки овсяным печеньем одуванчиковые мальчишки. А в лесной одуванчиковой избушке живёт одуванчиковый носорог. И вечерами ест с одуванчиковой сгущёнкой одуванчиковый творог.
Когда мне было 16, Я покупал по талонам 4 пачки папирос в месяц, Складывал их в батарею, Курил сам и угощал друзей. Когда мне было 16, Я сочинял песни И пел их ночами со знакомыми и незнакомыми В гулких общажных коридорах Чапаева, 16. Когда мне было 16, Я уезжал в пять утра От остановки "Музей Бажова" На пятом троллейбусе Смотреть кино троллейбусного окна, Путешествовать до Уралмаша и обратно. Когда мне было 16, Я любил бродить в странных серых разлапистых джунглях От Цирка до Декабристов, Шагая через неведомые ручьи По мостикам канализационных труб, Как по лохматым шеям ушедших в землю динозавров.
Когда мне было 16, Я покупал по талонам 4 пачки папирос в месяц, Складывал их в батарею, Курил сам и угощал друзей. Когда мне было 16, Я сочинял песни И пел их ночами со знакомыми и незнакомыми В гулких общажных коридорах. Когда мне было 16, Я уезжал в пять утра На пятом троллейбусе Смотреть кино троллейбусного окна, Путешествовать до Уралмаша и обратно. Когда мне было 16, Я любил бродить в странных серых джунглях От Цирка до Декабристов, Шагая через неведомые ручьи По мостикам канализационных труб, Как по лохматым шеям ушедших в землю динозавров. Теперь мне 46. И я пью кофе памяти.
Я вижу перед собой чашку чая. А это не чашка – это настольное море. А по морю плывёт чаинка. Только это не чаинка – это корабль. А в пепельнице – дымит папироса Синим дымом с зажженного конца И серым с мундштука. А это не папироса. Это вулкан Попокатепетль. И на корабле плывёт в далёкую страну храбрый капитан Ефим. Он не боится дыма вулкана. Он не боится кривого железного столба Чайной ложечки. Он ничего не боится. Он – шкипер. Привет тебе, о вольный бродяга Неведомых потаённых кухонных просторов! … Жалко, что я не пью чай. Эх, кофе, кофе…. Плыви, Ефим!
Старый рынок. Продаѐт молоко Бабушка-лошадушка. Да не лошадка скорей, а пони, В клетчатой шерстяной попоне. Бабушка семечки - хрум-хрум. Она полна тайн и дум. Молоко ведь - это стихия Хорива, Щека и Кия. Молоко - это плачущий снег, Что тает в иной мир навек. Молоко - это чѐрный поезд наоборот, Что улыбается у полночи ворот. Зай гезунт, бабушка. Зай гезунт, милая. Молоко - это смерть на ежиных лапах. Рассказ о детях и папах.
